Хорошо в Гоголь-Центре зрителям, интеллигентным людям и просто сочувствующим. Посетить это живое театральное пространство может любой неравнодушный к культуре гражданин. Билет на спектакль нужен лишь для прохода в театральный зал, который всегда полон. В центре, созданным талантливым Кириллом Серебренниковым, можно в любой день:

Со вкусом посидеть в кафе, с интересом послушать лекции (перед каждым спектаклем рассказывают об эпохе, драматурге, создают необходимый настрой),

С любопытством побродить и пофотографироваться между инсталляциями,

С любознательностью получить доступ к театральной медиатеке (нужен только паспорт).

А еще, в центре работает "Гоголь-кино" с рассказом и показом отборных премьер и "Гоголь +" - где можно "живьем" побеседовать с актерами, драматургами и режиссерами.

В общем, публику сюда заманивать не приходится, она у Гоголь- центра - особенная, чем-то сродни той, которая в застойные семидесятые была верна Театру на Таганке не только за бесспорную талантливость, но и за его революционность, непохожесть, строптивость.

Спектакль "КОМУ НА РУСИ ЖИТЬ ХОРОШО" - эпопея по силе замысла, по тексту, по духу и по исполнению. Идет четыре часа с двумя антрактами.

Три части, три действия – "Спор", "Пьяная ночь", "Пир на весь мир" - такие разные, словно за вечер вам показывают три спектакля вместо одного. Нужно только настроиться на восприятие сложного многомерного действа. И понятно, почему Кирилла Серебренникова приглашали знаменитые оперные театры. Вторая часть "Пьяная ночь" - чистая опера, сделанная современно, мастерски, увлекательно, сложно. Хочется отметить высочайший уровень вокала актрис Гоголь-центра - Риты Крон, Марии Селезневой, Ирины Брагиной, Екатерины Стеблиной и других.

Полноводная многомерная история завораживает, увлекает, время пролетает почти незаметно. Правда, несколько человек в первом антракте покинули театр, но на качестве и количестве публики это не отразилось.

Я не отношу себя к поклонникам творчества Кирилла Серебренникова, хотя всем сердцем переживаю за его дальнейшую судьбу - как человека, так и свободного творца. Но в данном спектакле, идущим на сцене Гоголь-центра вот уже третий год являющимся неординарным культурным событием, я приняла все. Меня восхитила работа сплоченной дружной профессиональной команды театра. Пластическое решение (Антон Адасинский), вокал и музыкальное оформление (композиторы Илья Демуцкий и Денис Хоров), выразительные костюмы (Полина Гречко, Кирилл Серебренников). Но главное, конечно, режиссерская идея. Мы все когда-то в школе Некрасова проходили без всякого удовольствия, мельком, полагая, что эта поэма - о временах далеких и чуждых, не про нас. А вот наступили времена, когда коснулось всех и еще коснется каждого. На вопрос о том, "кому живется весело вольготно на Руси" сегодня следуют такие неутешительные ответы, что даже у оптимистов глаз тухнет.

Текст Некрасова, переведенный Кириллом Серебренниковым в сегодняшний день, вызывает оторопь. Знаковый трубопровод, проложенный режиссером-сценографом через всю сцену-страну, цепляет все нищее население (бабы в ситцевых халатах да мужики в майках-алкоголичках). Все силы, средства и годы - этой трубе. Оставшееся время заполняют старые телевизоры да водка с мордобоем. В глубине за трубой просматривается стена с пущенной поверху колючей проволокой...куда деваться? - пророчески размышляет художник. И собираются в путь семь мужиков, мучимых вопросами, которые не в силах выразить, решая выспросить у народа: "Кому живется счастливо, вольготно на Руси?".

Как идут они по родной земле, как маются - надо видеть, попутно не забывая читать и перечитывать надписи на многочисленных майках, и слушать сердцем, и думать...думать...

А как отвлекает от вопросов и услаждает слух народная певица в стиле Зыкиной-Воронец - прекрасная Рита Крон.

Многокрасочный спектакль подобен России, местами страшной, грубой, неказистой, но прекрасной, доброй, необъятной...

В постановке много сюрпризов. Например, в третьей части спектакля подуставших зрителей Некрасовские "мужики", бродя по залу, подбадривают стопочкой, потчуя водочкой из ведра тех, кто ответит на вопрос, почему он счастлив. Примитивные ответы типа: "Счастлив потому, что очень нравится спектакль...", - никак не поощряются.

Центральной фигурой финала является монолог "счастливой" бабы. Матрена (Евгения Добровольская) рассказывает о своей русской женской доле так, что никнет все мужское население. Смирение в ответ на унижение - единственное, чем веками держится Русь, бредущая через восстания и революции, застои и перестройки, феодализм, социализм, капитализм...

Что ждет тебя, что хочешь ты, Русь?

Не дает ответа...

Фото Иры Полярной

ГогольЦентр, спектакль "Кому на Руси жить хорошо", режиссер Кирилл Серебренников

Продолжаю знакомиться с репертуаром Гоголь-центра и спектаклями Серебренникова...

То, что он делает для русской классики - беспрецедентно! Ему нужно весь бюджет "на патриотизм" отдать и еще половину "на русскую литературу".
Вы в школе "Кому на Руси жить хорошо" читали? А нудный стих про "Ты и убогая, ты и обильная..." учили? Вспомнили, содрогнулись?!

Так вот! Вчера зал, битком набитый молодежью, 4 часа!!! слушал некрасовский текст с восторгом, в антрактах жарко его обсуждал, а по окончании устроил бешеную овацию!

И крамолы там не больше, чем у самого Некрасова.

Да, нам, старикам, шумновато. Иногда слишком. Какие-то приемы повторяются из спектакля в спектакль. Но, блин! Он вернул этот текст людям! Вернул Некрасова! Слышали бы вы разговоры в антракте!

Некоторые находки очень смешные и оригинальные. Испытываешь удовольствие просто от самой придумки, которая расцвечивает текст совершенно новыми красками при сохранении исходных смыслов и посылов.

Например, в начале:

Сошлися - и заспорили:
Кому живется весело,
Вольготно на Руси?

Роман сказал: помещику,
Демьян сказал: чиновнику,
Лука сказал: попу.
Купчине толстопузому!-
Сказали братья Губины,
Иван и Митродор.
Старик Пахом потужился
И молвил, в землю глядючи:
Вельможному боярину,
Министру государеву.
А Пров сказал: царю…

решена в стиле телевизионной викторины или ток-шоу. И это гомерически смешно, очень узнаваемо и поучительно.

Есть конечно решения, которые мне не близки, но в целом потрясающее впечатление.

Чего стоит интерактив с залом.

Эй! нет ли где счастливого?
Явись! Коли окажется,
Что счастливо живешь,
У нас ведро готовое:
Пей даром сколько вздумаешь -
На славу угостим!..

Оказалось, что счастье наше, в основном, "про отношения". (куда еще бежать, если не в личную жизнь). Это очень показательно, также как и то, что за "любовь" не наливали.
Ярко характеризует социологию зала единодушный взрыв оваций после сообщения одной девушки "Я счастлива, потому что у меня все автоматы!" Большинство понимает про что это и разделяет...
А старушке, которая начала "Я счастлива, потому что я на пенсии..." договорить не дали, заглушив хохотом и аплодисментами... Она там тоже хотела про семью и внуков....
Спроси меня, я бы в этих стенах ответила "Я счастлива, потому что я на свободе"

Ну и отдельно стоит упомянуть спектакль в спектакле, исполненный Евгенией Добровольской. Большая, очень значительная роль и прекрасная актриса. Монолог на крупном плане сильнейший.

Вообще, Серебренникова упрекают, что он разогнал стариков из театра Гоголя и работает только с молодыми. Это совершенно не так. Из спектакля в спектакль он дает возрастным артистам невероятные возможности. Я бы сказала, шансы, которых многие за всю жизнь не имели. (Это конечно не про Добровольскую, у нее было много отличных ролей и не в труппе)

Когда-то Николай Алексеевич Некрасов написал поэму «Кому на Руси...» – ну, почти написал, не закончил, – в которой придумал русский народ. Отчаянным, упрямым («мужик что бык»), задиристым, любителем водочки и жутких историй про покаявшихся грешников – но главное, многоликим. Поэма впитала десятки разных судеб. Ритмы, лексику, образы поэт черпал из фольклора, но очень многое додумал, допел сам.

Кирилл Серебренников постарался обойтись и без выдумок, и без стилизации – и показал народ не некрасовский, сегодняшний. Тот, дух которого вместе с труппой он, готовясь к спектаклю, искал прошлым летом в Ярославской области, путешествуя по городкам, полуразрушенным деревням, заходя в нынешние дома, беседуя с людьми, краеведами, батюшками, – съемки этого путешествия можно посмотреть в антракте в фойе «Гоголь-центра». И показал, в кого превратились некрасовские Роман-Демьян-Лука-братья Губины-старик Пахом-и-Пров в ХХI в.

В гастарбайтера в трениках, в омоновца в камуфляже, в дурачка-революционера с вечно разбитым носом, в трудягу с авоськами, в забулдыгу, едва выплевывающего слова. И все словно на одно лицо. Вселенская смазь вместо некрасовской пестроты. Люмпены, полууголовники, агрессивные и потерянные, не нужные никому. Ни купчине толстопузому, ни помещику, ни царю. Хотя иногда их всех даже пытаются вытянуть в телевизор – сцена спора, открывающая спектакль, остроумно представлена как ток-шоу с ведущим (Илья Ромашко), который пытается выяснить у участников, кому же живется весело, вольготно на Руси. Но реальные пацаны немногословны.

Угощение

Зрителей тоже попытались вовлечь в действие – в третьей части некрасовские «мужички» отправились с ведром настоящей водки по залу, предлагая рассказать о своем счастье и опрокинуть стопочку. Желающие нашлись, но немного. В итоге чистая московская публика не очень попадала в ноты поэмы о мужицком счастье.

Стиль «пацанский» поддержан и оформлением спектакля, проходящего на неуютном фоне окраины: сквозь пустырь уныло тянется металлическая труба, на кирпичной стене какие-то растительные колючки, пустырь обрывается в черноту. Здесь тянется вечная холодная ночь, в центре которой ведро с водкой. Вторая часть, «Пьяная ночь», пантомима, подхватывает и делает водочный мотив главным: это мертвая пьянка, инсценированная «белочка» с конвульсиями полуголых мужских тел в полумраке, сливающихся то в жуткую многоногую гусеницу, то в надрывающихся бурлаков. В финале бездыханные трупы усеивают все тот же темно-черный пустырь (поставить хореографию спектакля был приглашен Антон Адасинский).

Появление «крестьянки» Матрены Тимофеевны (в исполнении Евгении Добровольской) в третьей части, одетой, разумеется, как колхозница – телогрейка, платок, боты, – раздвигает этот густой мужской мрак. Свою вполне невыносимую «женскую долю», смерть ребенка, побои мужа, окрики свекрови Добровольская проживает с улыбкой, невероятно человечно и обаятельно, топя горе не в вине – в труде и любви «к деточкам». Ее появление добавляет к разворачивающемуся на сцене памфлету неожиданно живой, теплый оттенок. Но вскоре все снова тонет в рэпе, в безнадежной «Родине» Егора Летова, вновь надвигающемся сумраке и пустых девизах на футболках, которые, как заведенные, меняют и меняют герои в последней сцене. На футболках мелькает все, от Винни-Пуха до портрета Высоцкого, от «Сталин наш рулевой» до «СССР» и «Я русский» – все, что от нас осталось на сегодняшний день.

Этот винегрет и вытеснил то, что вдохновляло 150 лет назад Некрасова, что внушало ему надежду, – целостную народную культуру, глубокую, многоцветную, мощную. Теперь вместо расчисленной по календарю жизни, с крещением, венчанием, отпеванием, запретами, радостями, сказками, солеными прибаутками, теперь у нас это: футболки с пошлыми картинками, клетчатый пакет челнока, монитор компьютера с заставкой «Славно жить народу на Руси святой». Вместо песен, которые пели всей деревней, – красавица с косой, выдающая словесную нерасчлененку о сини и России, воплощенная фальшь (ее появление недаром вызывало в зале горький смех). Вместо Гриши Добросклонова, «народного заступника», которого Некрасов единственного сделал в поэме счастливым, – жалкий очкарик, белоленточник, беспомощный, бессильный.

Не изменилось с некрасовских пор одно: добровольное рабство и водка. Герои разыгранного в первой части спектакля «Последыша» подыграли безумному старику-помещику, не пожелавшему признать отмену крепостного права, и притворились, что рабство продолжается. Невинная вроде бы затея обернулась гибелью крестьянина Агапа – он попытался восстать, но, опоенный, все же согласился лечь ради барской забавы под розги. И хотя его не тронули даже пальцем, умер сразу после шутейной порки. Интересно почему? Это не единственный вопрос, на который нам предлагается ответить. Злободневностью и безжалостными вопросами про сегодня щетинится каждая сцена.

Поэма «Кому на Руси жить хорошо» в постановке Кирилла Серебренникова – художественное, но публицистическое высказывание о нашем всеобщем крушении.

Постановка осуществлена в рамках фестиваля "Черешневый лес", по каковому случаю я впервые за историю "Гоголь-центра" пришел на спектакль как белый человек, и на собственную фамилию (! - до сих пор не верится) получил место в 7-м ряду, правда, сразу пересел в 1-й, благо свободные стулья, хотя и в небольшом количестве, оставались. Экстрим для меня случился в другом - всю предыдущую неделю я проболел, кое-как все же передвигая ноги и стараясь не пропускать из намеченных заранее мероприятий наиболее значимые, в результате к заветной дате посещения "Гоголь-центра" я себя уходил до того, что без преувеличений еле-еле дышал, и совершенно вне всякой связи с происходящим на сцене у меня в третьем акте открылось кровотечение - приятного, понятно, мало, а, как ни крути, на общем настрое сказывается - весь следующий после "Кому на Руси жить хорошо" день я пролежал полумертвый и совсем никуда не попал. Тем не менее спектакль Серебренникова мне увидеть хотелось, и посмотреть его стоило, и я доволен, что пришел, а пуще того рад, что обошлось без каких-либо, признаться, ожидаемых мной эксцессов, потому что в нынешнем состоянии на решение проблем организационного характера сил у меня точно не достало бы.

Постановка по поэме Некрасова готовилась Серебренниковым долго. Актеры успели проехаться "по руси", снять документальный фильм по итогам "погружения в атмосферу русской жизни" (его кое-где показывали, я не видел, но хочется думать, что с "погружением" в духе Льва Додина эта затея имела общего немного и если не публике в итоге, то непосредственным ее участникам в процессе действительно что-то дала). Тем не менее "русь" в спектакле представлена более чем предсказуемо и мало чем отличается от той "руси", которую можно было видеть на подмостках "Гоголь-центра" в адаптированных к местным реалиям сценариях Фассбиндера, Триера, Висконти, пьесах Ведекинда и Майенбурга, а также инсценировках Гончарова и - в первую очередь, однозначно - Гоголя. Видимо, "Мертвые души" стал на определенном этапе для Серебренникова той работой, которая определила надолго вперед не только стилистику с набором очень конкретных стандартных приемов, но и мировоззренческий, идеологический "формат" взаимоотношений режиссера с хрестоматийным литературным материалом. Из "классики" Серебренников вычитывает - а для этого серьезных интеллектуальных трудозатрат не требуется, на то и классика - вневременные, архетипические, фундаментальные сюжеты, образы, мотивы - а затем собирает их в авторскую композицию условно-мистериального толка, где герои и события текстов из школьных учебников оборачиваются уже не просто вечными для русской жизни явлениями, но отражениями сущностей и процессов небытовых, внеисторических, оторванных от земного человеческого бытия, вынесенными в пространство одновременно и игровое, и мистическое. Так получилось в "Обыкновенной истории":

То же и в "Кому на Руси жить хорошо" - в трехчастной, трехактной композиции спектакля можно усмотреть отсыл и к "Божественной комедии" (на которую в своем исходном замысле "Мертвых душ" ориентировался, кстати, Гоголь), и к "Хождению по мукам"; в странствиях некрасовских "мужиков" сопровождают, помимо говорящих птичек, материализовавшиеся из поэзии ангелы милосердия, демоны ярости и т.п., причем в контексте, далеком от того сказочно-фольклорного колорита, который придан им в первоисточнике. Правда, где здесь заканчивается "игра" и до какой степени Серебренников серьезен в своем "мистицизме" - вопрос открытый, да, впрочем, и не самый занимательный.

Структура поэмы Некрасова "Кому на Руси жить хорошо" остается актуальной текстологической проблемой, по крайней мере, оставалась двадцать лет назад, когда я учился. При жизни автора публиковались отдельные главы, в каком порядке следует их читать сейчас - с 1920-х годов велись ожесточенные филологические дискуссии, канонической версии, насколько я знаю, по сей день не существует, и то, что поэма в большинстве публикация завершается песнопением, посвященном "забитой и всесильной матушке" (в школе ученикам тоже так преподают) - мягко говоря, спорно, поскольку внутренняя хронология предполагает распределение материала в соответствии с крестьянским трудовым календарем, от весны к осени, соответственно, из глав, которые Некрасов успел завершить, последней должна следовать "Крестьянка". Но коль скоро Серебренников помещает некрасовский сюжет в условно-мистериальный контекст, существующий вне исторического, календарного времени, то и компонует он эпизоды поэмы произвольно, порой выдергивая отдельные микросюжеты из одной части и перенося в другую, но при этом не нарушая устоявшегося, сложившегося по инерции восприятия структуры текста и соблюдая движение от пролога к песне "Русь".

Пролог разыгрывается в духе студенческих этюдов - может быть, нарочито примитивных, с использованием приемов телевизионного репортажа, интервью, клипа: я бы сказал, что начало не вдохновляет, слишком ординарно, предсказуемо, вторично, да и актерски невыразительно, будто уже давно перешедшие из студентов в профессионалы исполнители решили невзначай подурачиться. Далее персонажи примеряют на себя все тот же стандартный, уже виденный-перевиденный в предыдущих спектаклях "Гоголь-центра" (и если б только "Гоголь-центра") гардеробчик - треники, куртки, комбинезоны цвета хаки, халаты в цветочек, извлекая секонд-хенд из также бэушных металлически шкафчиков, размещенных слева на авансцене. А справа обустроились музыканты, и надо сказать, музыкальная составляющая "Кому на Руси жить хорошо" куда любопытнее прочих. В первой и третьей частях звучит музыка Дениса Хорова, кроме того, в музыкальной композиции Андрея Полякова использованы обработки советских ретро-шлягеров, феерически спетых Ритой Крон, для которой придуман и подходящий визуальный образ официальной советской поп-звезды.

Вообще из антуража легко заключить, что под периодом "крепостного права" на современном историческом этапе в спектакле понимаются советские годы (бытовые приметы: ковер, хрусталь, пионерские галстуки...), а пореформенные 1860-70-е, когда создавалась поэма Некрасова, осмыслены как постперестроечные 1990-2000-е (в то время многие, и не только мужики, но и доценты вузов, и воспитатели детских садов, вынужденно обзавелись клетчатыми сумками и отправились не в поисках счастья, а всего-то за тряпьем на перепродажу). Но остаются незыблемыми труба с перекинутыми через нее мостками (то ли канализационная, то ли нефтегазовая - она загромождает сцену весь первый акт) и стена (то ли заводская, то ли тюремная, то ли пограничная) с колючей проволокой поверху - стена временами исчезает, но возникает снова, и как раз поверх колючей проволоки светодиодом выписано "Кому на Руси жить хорошо". И коврики-бокальчики, и труба со стеной - конечно, знаки, даже не метафоры, не символы, и невозможно эти знаки считывать "дословно". Как вряд ли Серебренников со своими бывшими студентами не знает, ну или не способны выяснить, что слово "ведро" у Некрасова используется не в предметном значении, но как единица измерения жидкости - в спектакле эмалированное ведро служит одним из атрибутов театральной игры, парадоксально подчеркивая внебытовое значение происходящего. Или в словах "смерти нет, хлеба нет" не прочесть, что говорится тут о том, что и жить нет возможности, и кончина не приходит, а не о том, что вне категории времени и категория смерти неактуальна. Знают, прочитывают. Но вкладывают свой смысл, хотя бы и противоположный первоисточнику.

В такую сильно театрализованную, но по использованным элементам житейскую, приземленную обстановку вторгаются после решенного "этюдным" методом пролога сказочные Пеночка с Птенчиком. В роли Птенчика с гитарой - Георгий Кудренко, относительно новое для "Гоголь-центра" создание, его я до "Кому..." видел только в "Хармс.Мыр" (а еще раньше, но могу путать - в "100% FURIOSO" на "Платформе", где он ходил с наигранной сальной улыбочкой и клеил стикеры "хочешь поиграть?", но может быть, это и не он был). В роли Пеночки, дарующей мужикам-правдолюбцам скатерть-самобранку, в спектакле тоже не обыгранную - Евгения Добровольская. Появление Добровольской в "Гоголь-центре" закономерно - когда-то, уже давно (время летит!) она участвовала в наборе студентов на курс Серебренникова в Школе-студии МХАТ, но преподаванием заняться не успела, ушла рожать. Сейчас ее "возвращение" к бывшим предполагавшимся "питомцам", в качестве птички-кормилицы, сколь отрадно, столь и логично. Но Серебренников воспринимает Пеночку не через сказочно-фольклорную символику - это нищая старуха-странница, побродяжка-побирушка, сродни сыгранной ею же, Евгенией Добровольской, Тимофеевны в 3-й части, а может она самая и есть. Зато в 3-й части состоится "дефиле" символических девушек "птиц" в пышных псевдорусских нарядах словно из коллекций Славы Зайцева, что к финальному появлению Добровольской выведет ее реальную, несчастную, пьющую Тимофевну из социально-бытового плана на заданный спектаклю в целом мистериальный. При том что, как и 1-е, 3-е действие стартует откровенным студенческим капустником, с "двусоставными" лошадьми и с интерактивом: публике в зале предлагают налить водки взамен на искреннее, убедительное утверждение, что человек считает, чувствует себя счастливым - к моему удивлению, "счастливых" этот "пир на весь мир" выявляет в достаточном количестве, хватило бы запасов алкоголя.

Вторая часть спектакля - "Пьяная ночь" - в чистом виде придумана и исполнена как развернутый вставной номер, музыкально-пластический перформанс. Музыку для женской вокальной группы написал Илья Демуцкий (сочинитель поставленного Серебренниковым балета "Герой нашего времени" в Большом театре), за пластику в ответе Антон Адасинский. Музыкальный план намного выигрышнее и выразительнее хореографического. Собственно, хореографией, танцем этот ущербный "физический театр" (сам по себе термин ущербный, но здесь я иного не подберу) назвать язык не поворачивается. Такое ощущение, что кроме как потянуть время иных задач Адасинския для себя здесь не ставил. Дрыгания юных "мужиков" в подштанниках под пение женского хора с участием одного мужского голоса (партия Андрея Ребенкова, в 1-й части убедительно выступавшего за помещика-"последыша"), живые пирамиды, раскачивание на канатах, финальное "соло" Филиппа Авдеева - среди "семи временнообязанных" у него в первой части видок самый интеллигентский, с бородкой, при очках, и там его сразу дают по морде, остаток первого акта он ходит окровавленный, с затычками в носу (ну практически как я сидел в зале на 3-м, это ж надо мне было довести себя...), и вот, когда подрыгавшись и повалявшись на сцене, пока хор пел "тошен свет, правды нет, жизнь тошна, боль сильна...", его партнеры по пластическому ансамблю уходят в темноту и в глубь свободной от сценографии 1-й части и неожиданно просторной площадки, Авдеев остается под каплями льющегося сверху искусственного дождя - ну вот ей-богу, это несерьезно, я бы даже сказал, несолидно. Наверное, в ритмической структуре трехчастной композиции спектакля подобная музыкально-пластическая интерлюдия имеет некий вес, но содержательно она постановке не добавляет ничего. Разве что позволяет передохнуть перед 3-м актом.

Кому на Руси жить хорошо - это уже и для Некрасова был не вопрос, даже не риторический: ясно, что никому, всем плохо. Вопросы в середине 19-го формулировались иначе - сначала "кто виноват?", затем "что делать?". На первый отвечали - крепостное право виновато. Потом крепостное право отменили, жить веселее и вольготнее на Руси никому не стало, тогда на вопрос "что делать?" предложили ответ - надо, чтоб средствами производства владели те, кто трудится, ну типа "земля - крестьянам" и т.д. Попробовали, уже позже, в 20-м веке, по рецептам века 19-го построить справедливое, социалистическое общество - опять не помогло, получилось то же, что было раньше, только еще хуже, уродливее и кровожаднее. Уже на нашей с Кириллом Семеновичем памяти (целевая аудитория "Гоголь-центра" в подавляющим большинстве тогда еще не достигла сознательного возраста) те же, из 19-го века, вопросы, зазвучали снова, с новыми ответами: виновата, дескать, советская власть и коммунистическая идеология, а собственность надо приватизировать и раздать в частные руки. Попробовали вместо социализма частную собственность - опять ничего не выходит. Короче, сюжет скорее для Салтыкова-Щедрина, а не для Некрасова. Вот и Серебренников (который с прозой Салтыкова-Щедрина, кстати, имел дело и, не только по моему убеждению, "Господа Головлевы" - одна из вершин его режиссерской карьеры) сквозь поставленные Некрасовым и перепоставленные историей вопросы-ответы выходит на обобщения не социально-политического, но антропологического порядка: бар=раб.

Бар-раб - палиндром неоригинальный и прикол не самый остроумный, но написанные на листках бумаги в руках у артистов эти три буквы, читающиеся справа-налево и слева-направо по-разному, а выражающими по сути тождественные понятие, уж точно не существующие одно без другого - проблематику спектакля "Кому на Руси жить хорошо" характеризуют исчерпывающе и определяют не только идейный посыл, но и структурно-композиционную особенность спектакля, в частности, выбор фрагментов для инсценировки. Например, в композицию не попал такая памятная со школы глава, как "Поп". И мне не подумалось, что это связано с боязнью "оскорбить чувства верующих" - оно конечно, с православными лишний раз связываться себе дороже. Между прочим, когда в финале третьей части из зала выскочил парень и стал размахивать черным флагом с черепом перед носом у артистов, надевающих на себя футболки с одними слогами поверх других футболок с другими, но тоже преимущественно "патриотического" содержания (типа "русские не сдаются"), то, хотя ребята на сцене и не реагировали на него, я сперва решил, что это православный, но быстро понял, что православный бы не остался в зале размахивать, православный полез бы на сцену, начал бы орать и драться, как водится у православных, а этот помахал и ушел - анархистом, как выяснилось, оказался, у него на флаге "свобода или смерть" было написано. Но все-таки главка "Поп" впрямь пришлась бы не ко двору, помимо того, что описанные в ней реалии все же малость подустарели - главное, что о чем бы не заходила в спектакле речь, пускай о помещике-последыше, все равно для Серебренникова сотоварищи в центре внимания - не "бары", а "рабы", то есть пресловутый "русский народ", столь будто бы любимый Некрасовым.

В первой части постановки есть необычайно трогательный эпизод - взятый из конца поэмы (если смотреть на привычный порядок публикации глав) и вынесенный ближе к началу спектакля фрагмент "Про холопа примерного - Якова верного", где рассказывается ужасная даже в сравнении с многими прочими некрасовскими микро-сюжетами история помещика Поливанова и его крепостного слуги Якова: недееспособный, обезноженный помещик, приревновав девку Аришу к ее жениху, племяннику своего верного любимого раба Грише, сбыл "соперника" в рекруты. Холоп Яков пообижался, потом пришел просить прощения, но через некоторое время повез барина, заехал в овраг и там сам повесился, оставив безногого хозяина в овраге лежать. Барина нашел охотник, помещик выжил и вернулся домой, причитая "Грешен я, грешен! Казните меня!" Примечательно тут, что Серебренников, помимо Поливанова и его Якова, делает акцент на любовь Гриши и Ариши - в поэме обозначенная парой строк и упомянутые по разу, молодые парень с девкой становятся полноценными персонажами. Свободные от рабского ярма, от присущего старшим страха, а заодно и полностью от всякой одежды (я смотрел состав, где Гришу играет Георгий Кудренко, но в очередь с ним заявлен Александр Горчилин - получается, что в другом составе Горчилин без трусов бегает? прям хоть еще раз иди), молодые кидаются в объятья, но лишь затем, чтоб жених сразу оказался в деревянном ящике. У Некрасова, если не ошибаюсь, ничего не сказано о дальнейшей судьбе рекрута Гриши, может он и выжил на солдатчине, но служба в некрасовские времена была долгая, и Серебренников, мысля внеисторически, без сомнений заколачивает в любовный сюжет последний гвоздь: юноша, позволивший себе свободу чувств без оглядки на социальные преграды, погибает. Но что еще важно - сценка "про холопа примерного" композиционно помещается в раздел "Счастливые", и Яков, "отомстивший" барину тем, что на себя руки наложил, оказывается в одном ряду с холопами, подлизывавшими за барами дорогие иностранные кушанья с блюд.

В эпизоде "Последыш" аналогичная переакцентировка особенно заметна, "бары", разумеется, не оправдываются, но ответственность за случившееся, в частности, за смерть Агапа, в большей мере ложится на "рабов" с их готовностью лицемерить, унижаться сейчас ради призрачной выгоды в будущем (кстати, если я ничего не упустил, у Серебренникова не сказано, что крестьяне за свое комедианство недополучили обещанных наследниками помещика заливных лугов, то есть не в барах-обманщиках дело опять-таки), со старанием угодить кому ни попадя, со слепым приятием любой доли, с умением повиниться в отсутствие вины, с бесконечным терпением, с всепрощением. Рабство, которое невозможно отметить указом сверху, избыть реформами, переломить воспитанием, просвещением - я очень порадовался, что про времечко, когда мужик Белинского и Гоголя с базара понесет, заводить шарманку Серебренников и не пробует, сознавая, что уже сто лет как несет, а толку чуть. "Пел он воплощение счастия народного" - не про Серебренникова и не про его спектакль. Такой на удивление трезвый взгляд меня в "Кому на руси жить хорошо" подкупил. Кушай тюрю, Яша!

Рабство как счастье - не просто как привычное, нормальное, единственно возможное, но как желанное, дорогое для раба состояние: таким мне увиделся основной предмет размышлений Серебренникова в связи с его сценическим освоением поэмы Некрасова. Неслучайно же кульминацией третьей части и всего спектакля он делает "Крестьянку" - рассказ женщины, потерявшей все дорогое, и, стоит только вслушаться в ее печальное повествование, отнюдь не из-за жестокости помещиков, уже после упразднения крепостничества. В роли Тимофеевны - Евгения Добровольская. И нельзя не сказать, что ее актерская работа в третьем акте как минимум на порядок выше остальных. Надо и отметить, что для самой Добровольской эта роль не самая совершенная и не открывающая в ее собственной актерской природе чего-то небывалого, а просто еще раз подтверждающая ее высочайшее мастерство - в чем-то противоположную, а в чем-то очень сходную женскую судьбу она недавно сыграла по случаю своего юбилея в спектакле МХТ "Деревня дураков" на иного качества и современном литературном субстрате (к поэзии Некрасова можно относиться по-разному, но проза Ключаревой - это просто тушите свет):

Однако я бы обратил внимание на образ Тимофеевны, созданный Евгенией Добровольской, не просто как на отдельную, возвышающуюся на общем фоне персональную актерскую удачу, а еще и на то, насколько буднично, рутинно в постановке Серебренникова подается трагедия, в общем-то, немыслимая, по любым цивилизованным меркам чудовищная жизнь героини. Тимофеевна ведет свой рассказ, накладывая "мужикам" кашу из кастрюли, в сопровождении вокала Марии Поезжаевой, в котором подавленная боль отражается опосредованно - ведь выход Тимофеевны в композиции Серебренникова происходит в рамках "Пира на весь мир", и именно "Крестьянка" становится апофеозом этого пира обреченных - не предвещающего скорое торжество добра, а совсем наоборот, напоминающего поминки о тех немногих и забитых-задушенных ростках правды, лучах света в темном царстве, которые еще недавно могли кого-то обмануть, дать повод к иллюзорным надеждам. Как нет в композиции Серебренникова по поэме Некрасова главки "Поп", так нет в ней места и Грише Добросклонову. "Дело народа, счастье его, свет и свобода прежде всего" - этот текст проборматывается речитативом. "Русь не шелохнется, Русь как убитая, но загорелась в ней искра сокрытая, встали небужены, вышли непрошены, жита по зернышку горы наношены" и вовсе не озвучивается вслух, пущено на экране финальными титрами, а вслух звучит рефрен "пуля виноватого найдет" - не из поэмы Некрасова, а из песни группы "Гражданская оборона". Как понимать последнее - я, признаться, не догоняю, но очевидно, что покружив полтора века, и история, и историософия, и социально-политическая мысль, и, вслед за ней, ориентированное на общественные темы искусство вернулись к вопросом даже не некрасовским (кому на руси жить хорошо), даже не к чернышевским (что делать), но к герценовским (кто виноват). Констатация регресса недвусмысленна, вопрос "кто виноват", как и все остальные, тоже риторический, а до нового "что делать" я точно не доживу. (У Могучего в БДТ, говорят, попробовали его поднять на материале Чернышевского - сам, естественно, не видел, по отзывам - не удалось). И незачем мужикам было так далеко ходить, так отчаянно спорить - хватило бы беспристрастного взгляда на самих себя.

В спектакле немало подробностей избыточных, вторичных, перегружающих образно-символический ряд и вносящих путаницу в развитие основной мысли. Это, скажем, Ироничные вкрапления словарных комментариев к архаичной лексике (прием из режиссерского обихода покойного Юрия Любимова). И необязательные, орнаментальные "виньетки" (вроде вышитого "кому" на триколоре). И затасканная "фишка" с надписями на майках (в финале с переодеванием еще ничего, но и в 1-й части у персонажа Авдеева на майке написано что-то вроде "у этого общества будущего нет" - точно я не запомнил, но хорошо помню, как у хора в "Золотом петушке" Серебренникова на майках было точно так же начертано "ваши мы, душа и тело, если бьют нас, так за дело"). И бессмысленные, ну в крайнем случае непонятные пластические фигуры, особенно в хореографии Адасинского для 2-й части - загадкой для меня остались экзерсисы некоторых участников действа с пластиковой трубой - и можно ли данный предмет воспринимать как "нарезку" от трубы, пересекавшей сцену в 1-й части, или это какой-то обособленный символ, или просто предмет для пантомимических упражнений?

Вместе с тем, однозначно, "Кому на руси жить хорошо" - нестыдный, невульгарный, кондиционный, абсолютно форматный для "Гоголь-центра" продукт и, при том что неровная, достаточно добротная работа; есть отдельные моменты, способные зацепить эмоционально (я выделил для себя по меньшей мере два таких - в 1-й части с Гришей-Кудренко и в 3-1 с Тимофеевной-Добровольской), есть и какие-то формальные находки, не в масштабах открытия, но более-менее оригинальные, не сплошь вторичные. Но творческого поиска в спектакле, по-моему, не обнаруживается, в нем отсутствует эксперимент, риск, вызов - что касается не только страха перед химерами православно-фашистской цензуры (тоже, вероятно, во многом оправданного и особенно простительного в нынешней неустойчивой для данного "городского учреждения культуры" ситуации), но и опасения, нежелания жертвовать устоявшимся личным статусом, имиджем, репутацией, если говорить персонально о Серебренникове. И хотя я так или иначе, несмотря на скверное свое физическое состояние, "Кому на руси жить хорошо" смотрел с интересом и, как говорит в подобных случаях сумасшедший профессор (тоже, разумеется, в числе прочих многочисленных маленьких любителей искусства присутствовавший на премьере в "Гоголь-центре"), н и в к о е м с л у ч а е не позволил бы себе это событие - безусловно, событие - пропустить.

И все-таки для меня нет искусства, нет творчества там, где провокация подменяется манипуляцией. А "Кому на Руси жить хорошо" Серебренникова - история исключительно манипулятивная, монологичная, где-то и, что мне особенно неприятно, дидактичная. Серебренников в каждом своем решении точно знает, какую реакцию хочет получить в ответ - иногда он манипулирует публикой довольно тонко и ловко, иногда грубо, топорно, в каких-то случаях расчет оправдывается на двести процентов, в каких-то меньше, но диалога такой подход изначально, в принципе не предполагает, режиссер просто разжевывает (и уже не в первый раз, что обидно и неприятно) давно потерявшую вкус жвачку, а потом преподносит ее на блюдечке под видом деликатеса - допустим, и жвачка бывает качественной, но хавать ее за деликатес я вот, прошу прощения, не готов. Я бы хотел, чтоб со сцены "Гоголь-центра" (а откуда еще - выбор невелик, кольцо сжимается) транслировались мысли не с чужого плеча и не в фабричной расфасовке, а живые, сиюминутые, пускай бы и выраженные малость коряво. К сожалению, и в новой постановке Серебренникова я для себя не открыл ничего нового, ничего острого, ничего важного, ничего такого, чего я не знал бы без Серебренникова и прежде, чем попал в "Гоголь-центр".

Говорю с сожалением и отчасти с досадой, поскольку, при всей драматичности (и до некоторой степени комичности) моих с "Гоголь-центром" собственных взаимоотношений, мне бы не хотелось, чтоб проект, с такой помпезностью, пафосом и шапкозакидательским энтузиазмом основоположников стартовавший всего-то меньше трех лет назад, загнулся на корню - а проще сказать, был искусственно, злонамеренно изничтожен - прежде срока. Мало того, совсем недавно мне неожиданно пришлось вступить в дискуссию с позиций апологета "Гоголь-центра" и Серебренникова, не без пользы - многое в своем отношении к проекту, его постановкам, к Серебренникову-режиссеру на текущем этапе его карьеры - я окончательно для себя прояснил и внятно сформулировал:

Может быть, иначе получится со следующим опусом "Гоголь-центра" -подготовленные вместе с Серебренниковым его учениками "Русские сказки" выпускаются сразу вслед за "Кому на Руси жить хорошо" и неформально продолжают дилогию. Причем на "Русские сказки" мне сильно заранее (сам попросил) подарили билет, теперь как бы ни складывались обстоятельства, касающиеся здоровья и состояния, а идти на "Сказки" надо. В этой ситуации я как никто другой желаю "Гоголь-центру" стабильной работы как минимум на ближайшее время, потому что билет у меня уже на руках и за него деньги уплочены.

	Фото Иры Полярной
	Григорий Заславский. "Кому на Руси жить хорошо" в "Гоголь-центре" (НГ, 21.09.2015 ). Елена Дьякова. . В Гоголь-центре - «Кому на Руси жить хорошо» (Новая газета, 18.09.2015 ). Антон Хитров. . «Кому на Руси жить хорошо» в «Гоголь-центре» (Театр ALL, 19.09.2015 ). Вадим Рутковский. : Кирилл Серебренников поставил Некрасова (Сноб., 21.09.2015 ). Ольга Фукс. (Театр., 23.09.2015 ). Алена Карась. . Поэма "Кому на Руси жить хорошо" ожила в Гоголь-центре (РГ, 24.09.2015 ). Ксения Ларина. . Долгожданная премьера «Гоголь-центра» «Кому на Руси жить хорошо» получилась веселой и жуткой, как и положено русской сказке (The New Times, 28.09.2015 ). Майя Кучерская. . «Кому на Руси жить хорошо» в постановке Кирилла Серебренникова - история крушения «русского мира» (Ведомости, 06.10.2015 ). Марина Шимадина. Премьера спектакля Кирилла Серебренникова по поэме Некрасова (Театрал, 21.09.2015 ).

Кому на Руси жить хорошо. Гоголь-центр . Пресса о спектакле

НГ , 21 сентября 2015 года

Григорий Заславский

Нет жилочки не тянутой

"Кому на Руси жить хорошо" в "Гоголь-центре"

«Кому на Руси жить хорошо» – первая премьера «Гоголь-центра» в новом сезоне. Вчера сыграли уже и вторую – «Русские сказки», куда вошли и классическая «Репка» и не менее классические, но менее известные в России – из сборника «Русские заветные сказки», собранные все тем же Александром Афанасьевым, но изданные, как известно, за границей. А «Кому на Руси жить хорошо» – та самая поэма Некрасова, которую и сегодня проходят в школе и которая, несмотря на все ужасы русской жизни, описываемой в этой эпической поэме, не пострадала от цензуры. Впрочем, в программке автором пьесы (а также режиссером-постановщиком и сценографом) справедливо назван Кирилл Серебренников.

«В каком году – рассчитывай, / В какой земле – угадывай, / На столбовой дороженьке / Сошлись семь мужиков: / Семь временнообязанных, / Подтянутой губернии, / Уезда Терпигорева, / Пустопорожней волости, / Из смежных деревень: / Заплатова, Дыряева, / Разутова, Знобишина, / Горелова, Неелова – / Неурожайка тож, / Сошлися – и заспорили: / Кому живется весело,/ Вольготно на Руси? / Роман сказал: помещику, / Демьян сказал: чиновнику, / Лука сказал: попу. / Купчине толстопузому! – / Сказали братья Губины, / Иван и Митродор. / Старик Пахом потужился / И молвил, в землю глядючи: / Вельможному боярину, / Министру государеву. / А Пров сказал: царю...» – этими самыми словами из пролога эпической некрасовской поэмы начинается спектакль. Нет, неправильно. Спектакль начинается с рассматривания сцены, на которой – неудобные, тяжелые школьные стулья, с металлическими ножками и наклонной спинкой, из конца в конец сцены справа налево пролегла труба неведомого «газопровода» или теплотрассы, так часто даже и в Москве вылезающей на поверхность. Над стеной, которая попозже распахнет всю глубину сцены, а пока – обозначающей позади трубы очередную преграду, сверкает закрученная кольцами колючая проволока. В одном месте, правда, прямо на трубе разложили ковер. Но в общем, думаешь, хорошо обустроено пространство для разговора о том, кому на Руси жить хорошо. Сюда-то и приходят мужики из разных деревень, все – узнаваемые типы. Живописный старик Пахом (Тимофей Ребенков) никак не может определиться, мечется мыслями от боярина к министру и обратно… Когда после вопроса «про кому» повисает пауза, по залу пробегает легкий смешок: глядя на этих мужиков, ясно, что они будут сейчас путаться в ответах, поскольку про самих себя в этом отношении им сказать нечего. Из них – точно никому. Все – «по Некрасову».

Новый спектакль Кирилла Серебренникова обладает очень редким качеством сегодняшнего театра – в нем нет никакой суеты. Никак не отразились в нем разные переживания Кирилла Серебренникова последних непростых месяцев – по поводу отсутствующего директора, разных других сложностей. Можно было предположить, что в ответ он, желая продлить жизнь театра, сделает что-то дистиллированное, «тихое» или, наоборот, – выдаст что-то такое скандальное (Некрасов как раз дает для этого основания!), что позволит громко хлопнуть дверью. В спектакле нет ни того, ни другого. В нем – не расчетливое, а очень естественное сочетание ужаса русской жизни, рассказанного Некрасовым, и красоты русской народной интонации – музыки, мелодики... Страданий и смеха, эти самые страдания изживающего, позволяющего все-таки не лезть в петлю, а жить и жить... Кто вчитался в поэму, наверное, заметил, как Некрасов, чувствовавший и хорошо подражавший мелодике народной песни, от натурализма и физиологического очерка с годами двигался в сторону еще не объявленного символизма. В лирике позднего Некрасова это движение очень заметно. А «Кому на Руси жить хорошо» – это самое последнее, что он успел написать, последние строчки написаны за несколько дней до смерти.

«Кому на Руси жить хорошо» – большой трехактный спектакль, кончается около 11.00, но смотрится легко… Ну, насколько можно говорить о легкости, когда речь идет – почти без исключения – о вещах безрадостных, страшных, трагических. Серебренников, можно сказать, возвращает на сцену чистую, подлинную трагедию, никакими иронией, самоиронией или оговорками не облегченную. В третьей части – «Пир на весь мир» – тяжесть трагедии принимает и несет Евгения Добровольская, которой режиссер отдает роль крестьянки Матрены Корчагиной. Страшен сам рассказ этой полуженщины-полумальчика в бесполых лыжных штанах, страшен – до гробовой тишины в зале, до замирания, но выдающаяся (в этой сцене в том сомнений нет) драматическая и даже трагическая актриса не оставлена наедине с публикой. Ее рассказ одновременно находится в диалоге с тоскливой, протяжной песней Марины Поезжаевой. В этой сцене вообще очень много всего придумано, много всего – но ничего лишнего. Когда Матрена только начинает рассказ, налаживают камеру, и ее лицо мы видим крупным планом на экране, и первоначальная почти дурацкая радость «дающей интервью» крестьянки не сразу позволяет осознать ужас ее истории. За нею – стол и буханки хлеба, которые она делит меж мужиков – совершенно религиозная и мистическая сцена причащения ее нечеловеческим страданиям, ее и – Его.

В «Кому на Руси…» Серебренников снова работает с композитором Ильей Демуцким, который написал музыку к «(М) ученику», а недавно – к балету «Герой нашего времени», здесь Демуцкий – автор снова балетной музыки для второго акта «Пьяная ночь», над которым с Серебренниковым работал режиссер-хореограф Антон Адасинский, у которого пьяный хоровод мгновенно преображается в страшный канкан, а хоровод представляет собой такой же экстремальный и страшный балет. Еще – о музыкальной стороне спектакля: Серебренников пробует разные ключи, и, надо сказать, трехстопный ямб поэмы хорошо звучит, и когда его «проверяют» русским роком, где гитарные струны пробуют на разрыв, и когда он звучит как рэп, и джазовые созвучия некрасовскому стиху – тоже в масть.

В спектакле много разного, балаганного, калейдоскопного, как балаганной интонацией и пестротой разговоров Некрасов до поры до времени драпирует, скрывает безысходность здешней «роад-муви», принципиальную бессчастность крестьянской, а по смыслу – любой другой жизни «на Руси». Потому что никто в городе или где-то там наверху не может считать себя счастливым, если это счастье построено на таких трагических «костях». «Кому на Руси…» – очень красивый спектакль, где, когда мужики под рефрен женского хора «Смерти нет…» уходят в потоки воды, подсвеченной театральным светом, неизбежно вспоминаешь «водную» серию Билла Виолы. А выход «пьяных» в публику перед началом второй части, как и перед началом третьей – выход двух «мужиков» в зал с ведром водки и просьбой к зрителям рассказать о своем счастье, следуя режиссерскому замыслу, – разнообразит действие, но не расслабляет.

Новая газета, 18 сентября 2015 года

Елена Дьякова

Матренин двор от Перми до Тавриды

В Гоголь-центре - «Кому на Руси жить хорошо»

Спектакль Кирилла Серебренникова вышел точно в назначенные сроки. Это важно: ни еще одна смена менеджмента, ни устные-печатные слухи об экономических затруднениях театра не помешали Гоголь-центру открыть сезон премьерой.
Трехчастной. Трехчасовой. Разножанровой и лоскутной - как сама поэма Некрасова. К слову: еще никто до Гоголь-центра не пытался ставить ее на драматической сцене.

Сценограф - сам Серебренников. Глухая стена с терновыми кудрями колючки поверху заменяет задник. Поперек сцены теплым блеском народного благосостояния сияет труба газопровода.

В тени трубы расположено нехитрое домохозяйство Подтянутой губернии уезда Терпигорева: швейная машинка, гладильная доска с белой офисной рубашкой, старый телевизор, кухонный стол, клетчатые челночные сумки, коврики - родительское благословение, дефицит 1970-х.

В витках колючей проволоки на заднике вспыхивает белым неоном небогатая, как на придорожном кафе, рекламная надпись: «Кому на Руси жить хорошо». А что за стеной? Неведомо. Но она, стена (это как-то сразу видно) - не тюремная. А наша, родная. Это мы отсиживаемся за ней, держим оборону. Она стоит не на границе державы, а в нашем разуме.

Зато уж в мире, очерченном стеной, - воля-волюшка. И семь мужиков, отрыв под соснами самобранку с подачей крепких напитков, могут невозбранно бродить там в поисках смысла.

«Мужики», молодые актеры «Седьмой студии», конечно, не крестьяне 1860-х. Их ватажка движется по сцене слаженно, как артель бурлаков. В то же время у каждого - свой типаж и характер: охранник, челнок, «индивидуальный предприниматель», подернутый первым глянцем благополучия, проныра, лох… И еще - Ощеренный, вечно неуверенный, что его уважают.

И еще - очкарик в майке с надписью «ДНИ ЭТОГО ОБЩЕСТВА СОЧТЕНЫ» и пионерском галстуке.

…Зато жены их - все похожи: длинноногие красотки в несвежих фланелевых халатах в цветочек.

Мир вполне узнаваемый. Мир - родной до оскомины. И как-то по-своему он на сцене уютен.

«Вся поэма Некрасова, написанная уже после отмены крепостного права, задается вопросами свободы и рабства. Она про невозможность обретения свободы и удобство привычного рабства », - пишет Кирилл Серебренников, предваряя премьеру. Первая часть спектакля - «Спор» - вся про это. Некрасовский эпизод «Подкидыш», в котором освобожденные крестьяне престарелого князя Утятина упоенно, желчно, лживо, с юродским вывертом продолжают играть крепостных для утешения старого барина (петербургские наследники-гвардейцы обещали отдать «опчеству» заливные луга, если батюшка умрет счастливым, не узнав о реформе 1861 года), - вырастает на сцене Гоголь-центра в сущий бестиарий. Опять же - бестиарий, родной до дрожи.

Лжебургомистр Клим (Никита Кукушкин), готовый рулить этим балаганом (серьезный мужик за такое не возьмется), похмельный бунтарь Агап (Евгений Харитонов), «мир», исходящий ядом, смешками, сплетнями, - но привычно играющий «верных рабов» в чаянии будущей выгоды, «молодая элита» князей Утятиных, благосклонно наблюдающая за подхалимажем дворовых (на деле, юридически, - уже давно свободных людей). Хлесткие, как розги, строки Некрасова - и сюрреалистически точно вписанная в этот бред статная белокурая красотка в костюме Снегурочки (Рита Крон), которая глубоким грудным голосом поет у рампы «Гляжу в озера синие…».

Русь прожженная, Русь неверная, Русь, всегда готовая склониться до земли - и достать в поклоне нож из-за голенища. Русь, в которой и сам Некрасов кажется иногда персонажем того же бестиария (кто ж нашу толпу к топору позовет без народного заступника?!).

…Тем не менее - первый акт длинного спектакля пролетает на одном дыхании.

Часть вторая - «Пьяная ночь». Тут нет слов: только хор девушек в черном, с полутраурными, полукупальскими венками на головах, поет вокализы на осколки строк Некрасова: голодно, родименький, голодно… Музыка Ильи Демуцкого и хореография Антона Адасинского правят этим актом, превращая вполне живой разгул праведных и грешных крестьян у Некрасова в страшный пластический этюд, в русское чистилище. Артель актеров «Седьмой студии», бражка вольных правдоискателей из Заплатова-Дырявина-Разутова-Знобишина превращается в единое, сильное и измученное, полуголое тело, которому и смертной рубахи не дано: одни порты!

То ли это голод - но уже не некрасовский, а поволжский, 1921-го, из самых страшных. То ли лагерная баня. То ли лесоповал. То ли расстрельный ров, котлован, Чевенгур, пехота с трехлинейками под пулеметным огнем. То ли фреска «Страшный суд» в деревенской церкви. Тут валят сосны на адском морозе. Тут выносят на согнутых спинах мертвых. Тут немо мучаются, избывая всем народом веселый грех полупьяного раболепия и безумный праздник бунта.

…В третьем акте - приходит просветление. На нем ватник, резиновые сапоги и платок.

Матрену Тимофеевну, мать невинно убиенного младенца Демушки и пятерых живых сынов, клинскую крестьянку по прозвищу Губернаторша, играет Евгения Добровольская, одна из лучших актрис МХТ. Играет, делая естественным, как дыхание, стихотворный монолог Некрасова. Очеловечивая своим рассказом артель странников: они смахивают слезу и сопят, слушая, они принимают из рук Матрены тяжелые фаянсовые тарелки щей, наливают хозяйке стопку, режут батон. И тут каждый жест узнаваем: какой же русский не сидел за таким столом? А черно-белое видео рассказа Матрены о юности не случайно похоже на кино «сурового стиля» 1960-х.

Тут не то чтобы «на Руси жить хорошо»… Тут более о том, что не стоит село без праведника. И ежели наше - от Перми до Тавриды - стоит против неба на земле - тому причиной Матренин двор.

…Странные люди пересекают его в некрасовском сне Кирилла Серебренникова. Красавицы в русских костюмах, в кичках и шитых рубахах музейной красоты выносят стопы добротных цветных рубах, с поклоном подают мужикам-правдоискателям. Но это не рукоделие Царевны-лягушки.

Мужики разворачивают и надевают на себя - в семь слоев - майки с картинками. Из тех, что висят на каждом курортном, базарном, привокзальном лотке по всей Руси. Тут и вежливые люди, и Ежик в тумане, и пиво с водкой, и рыбалка с баней, и церковь с крестом, и топор с коловратом, и Высоцкий с подписью «Все не так, ребята», и президент Путин со слоганом «Оно тебе НАТО?»… «Русский значит трезвый», «К топору зовите Русь», «Я обид не помню - я их записываю»…

Все, что мы несем с базара заместо Белинского и Гоголя. А теперь и заместо милорда глупого.

Вся та - несовместимо пестрая, но как-то ворохом тесно уложенная чуть не в каждой башке - протоплазма, которая медленно колышется в мозгах у всего населения уезда Терпигорева.

И никто, похоже, не знает, какой фермент в этой смеси окажется самым важным для синтеза.

…А кто будет в лоскутном одеяле этого спектакля (со всей его парчой, рогожей, солдатским сукном и колючей проволокой) пытаться поймать русофобию… тот, поди что, и не жил на Руси.

Не рассуждал в электричке с попутчиками. Не стоял на пионерской линейке. Не рассказывал анекдотов о Брежневе. Не ел макарон по-флотски - спагетти болонезе в исполнении мичмана Жевакина. Не ходил на мелкооптовый рынок за пошехонским сыром и канцтоварами. Не сглатывал комок, глядя, как родители смотрят в телевизоре черно-белое кино 1960-х.

И уж совершенно точно - не проходил в школе Некрасова.

ТеатрALL , 19 сентября 2015 года

Антон Хитров

Полюбить Некрасова

«Кому на Руси жить хорошо» в «Гоголь-центре»

Новый спектакль Кирилла Серебренникова, который станет хедлайнером фестиваля «Территория» - на сегодняшний день самая большая победа режиссера в должности худрука «Гоголь-центра».

Кирилл Серебренников начал работать над поэмой Некрасова больше года назад: летом 2014-го он путешествовал по Ярославской области в компании своих бывших студентов из «Седьмой студии» и артистов старейшего в России Волковского театра (планировалось, что постановка будет копродукцией двух театров; «Гоголь-центру» пришлось выпустить премьеру в одиночку, но москвичи выразили благодарность ярославским коллегам). Актеры брали интервью у фермеров, библиотекарей, участковых, ходили по музеям и готовили отрывки из поэмы. Каждый вечер какая-нибудь группа показывала небольшой этюд. Один из них даже вошел в спектакль, но вообще-то Серебренников преследовал другую цель: он хотел перепробовать с артистами разные подходы к Некрасову и заранее отбраковать тупиковые приемы.

Может быть, уже тогда режиссер был уверен, что «Кому на Руси жить хорошо» - текст, к которому недостаточно подобрать какой-то один ключ. Серебренников, один из арт-директоров международного фестиваля «Территория», худрук, прекрасно осведомленный о самых разных направлениях современного театра, свой человек в опере, драме, балете, демонстрирует в новой работе невиданное жанровое многообразие. Ничего подобного в его карьере еще не было - кроме разве что «Сна в летнюю ночь»: этот шекспировский спектакль состоял из четырех разных по атмосфере новелл. И все же последняя премьера куда масштабнее. Здесь и стильная европейская режиссура с видеокамерами, и грубоватая политическая сатира, и опера, и физический театр, и бессовестная актерская импровизация, и даже старая добрая «русская школа» с переживаниями.

Режиссер-хореограф спектакля - не кто иной, как Антон Адасинский, создатель авангардного театра «Дерево». Особенно заметен его вклад во втором, бессюжетном акте, основанном на главе «Пьяная ночь»: мокрые, полуголые мужчины исполняют диковатый, брутальный танец в сопровождении хора и живого оркестра. Трудно поверить, что после антракта те же артисты будут бегать по залу с ведром водки и предлагать выпивку каждому, кто сумеет убедить их, что он счастлив.

Некрасов не указывает ни места, ни времени: поэма, как мы знаем со школы, начинается строками «В каком году - рассчитывай, в какой земле - угадывай». У Серебренникова конкретики еще меньше. Если «Идиоты», «(М)ученик» - его спектакли периода «Гоголь-центра» - четко отсылали к «здесь и сейчас», то в новой работе знаки современности соединяются с реалиями царской России. У Некрасова все семь представителей народа, ищущих на Руси счастливого человека - мужики, крестьяне; режиссер, понимая, что земледельцы давно перестали составлять большинство, делает их людьми разных социальных групп - здесь и «креаклы», и пролетарии с условного Уралвагонзавода. Ясно, что уживаются они плохо - да ведь и Некрасов описывал стычки и драки между своими героями.

В поисках счастливых соотечественников разношерстная компания узнает о разных курьезных, нелепых и ужасных случаях, из которых Серебренников инсценировал четыре: «Иудин грех» старосты Глеба, продавшего односельчан; месть Якова верного, холопа примерного, своему жестокому барину, выражавшаяся в самоубийстве на глазах у обидчика; необычная сделка крестьян из села Вахлачина с наследниками своего сумасброда-помещика; страшная жизнь крестьянки Матрены Тимофеевны Корчагиной. Матрену играет Евгения Добровольская, безраздельно владеющая сценой по меньшей мере минут пятнадцать, и за эту роль ей, скорее всего, дадут «Золотую Маску».

В последние годы Серебренников - сам себе художник-постановщик; и, как художник, он выдает простое, внятное решение: на сцене - труба нефтепровода и забор с колючей проволокой, две причины, по которым кому-то на Руси живется хорошо, а кому-то не очень. Однако, как режиссер, он не разделяет «народ» и «власть», эксплуатируемых и эксплуататоров: актер, играющий барина, в следующем сюжете станет холопом, а мужик, наоборот, будет барином. Некрасов писал поэму вскоре после отмены крепостного права, и наихудшее из всего, что он описывает - это добровольное, а не принудительное рабство. В одной из самых страшных глав наследники богатого помещика обещают крестьянам землю, чтобы те прикидывались крепостными и не расстраивали больного старого барина - и свободные люди с радостью принимают предложение: в соответствующем эпизоде спектакля молодые артисты «Гоголь-центра» переодеваются в советских пенсионеров, вызывая понимающий смех зала.

В жизни литературного произведения бывают поворотные моменты, и, возможно, премьера в «Гоголь-центре» станет таковым для поэмы Николая Некрасова, порастерявшей интерес читателей из-за того, что большевики и советская власть прибрали ее к рукам. Дело не только в том, что Некрасов (оказывается) писал о выборе между свободой и колбасой, о семейном насилии и правах женщин, дело и в самом его слоге.

Поэтический язык Некрасова оказался на удивление гибким: стихи по воле режиссера стали звучать и как обыденная речь, и как оратория, и даже как хип-хоп. Добровольская, которая играет старуху-крестьянку, видимо, просмотрела немало интервью из разных этнографических экспедиций - во всяком случае, стихотворный ритм нисколько не мешает актрисе воспроизводить характерные «деревенские» интонации. Знакомый каждому пролог - тот, где «на столбовой дороженьке сошлись семь мужиков» - Серебренников решает как ток-шоу, разбив его на реплики ведущего и гостей программы: Некрасов легко позволяет проделать над собой такую операцию. Композиторам Илье Демуцкому и Денису Хорову классик дает не меньше возможностей, чем режиссеру с артистами: музыкально эта премьера даже разнообразнее, чем идущие на той же сцене «Мертвые души» Серебренникова с песнями-хитами Александра Маноцкова. Здесь есть исполнение на любой вкус - от классического хорового пения до эстрадной музыки. Худрук «Гоголь-центра», помимо всего прочего, сослужил хорошую службу классику, про которого все подзабыли - разве не этим должны заниматься ценители и защитники русской литературы?

Сноб ., 21 сентября 2015 года

Вадим Рутковский

Цирк, кабаре, трагедия:

Кирилл Серебренников поставил Некрасова

«Гоголь-центр» открыл сезон премьерой спектакля «Кому на Руси жить хорошо» по знакомой со среднего школьного возраста поэме. Трактовка русской классики, предложенная выдающимся отечественным режиссером, в прокрустово ложе школьной программы не помещается.

Первая наивная мысль: неужели поэма Николая Некрасова такая интересная - и страшная, и смешная, сказка в обнимку с физиологическим очерком, памфлет - с лирикой? Да она ли это? Мы что, в школе подделку изучали? Не подделку, конечно, но сильно сокращенный вариант, который пролетал мимо глаз и ушей. Да, про и убогую, и обильную, бессильную-всесильную матушку Русь помнится, но вот обжигающий рассказ «счастливой» деревенской бабы Матрены о сыночке Демидушке, съеденном свиньями и вскрытом в рамках следствия («и стали тело белое терзать и пластовать»), от последних советских школьников точно утаили. Да и весь текст, по сути, был спрятан за казенными формулировками, избирательным цитированием и маревом умолчаний.

Вторая мысль: странно, что чинуши хотя бы на словах пропагандируют русскую классику, а ведь давно пора оставить в общедоступном пользовании разве что толстовского «Филипка» (а уж «Воскресение» - под амбарный замок), ибо классики не отличались ни политкорректностью, ни чинопочитанием. И начало спектакля/поэмы, где сходятся семь мужиков, заспоривших, «кому живется весело, вольготно на Руси», решено как политическое ток-шоу. Чекистской выучки рассказчики-следователи (Илья Ромашко и Дмитрий Высоцкий) цепляют участникам номера-бейджи с именем и настойчиво выпытывают: «Кому?». Про бедного Прова (Филипп Авдеев), самого юного и смелого, того, что сказал: «Царю!», носит очки и футболку «Дни этого общества сочтены», все время забывают (а когда вспоминают, незамедлительно расквашивают нос). Ответ Луки (Семен Штейнберг): «Попу!» - в свете неумолимого сращивания государства и церкви замалчивают. Это очень смешно - и отменно придумано: Серебренников творит драматургическое чудо, превращая плотный, массивный, как гитарная звуковая стена в песнях «Гражданской Обороны» некрасовский текст в сочинение, будто специально написанное для театра - распределяет текст по ролям, не меняя ни слова, исключительно расстановкой акцентов и интонаций. В спектакле много поют (и строки поэмы, и заемные песни - в частности, русские народные песни и патриотическую эстраду времен СССР), но весь звуковой ряд льется, как музыка. А каждый герой, хоть люди - мужики Роман (Иван Фоминов) и Иван (Евгений Сангаджиев), Пахом (Андрей Ребенков), Демьян (Никита Кукушкин) и Митродор (Михаил Тройник), хоть сказочные создания - Птица (Евгения Добровольская) и Птенчик (Георгий Кудренко) - детально и остроумно продуманный персонаж. Но если выбирать главную роль в этом ансамблевом спектакле, то принадлежать она будет Евгении Добровольской - ей отдан смыслообразующий монолог третьего акта, рассказ Матрены.

По стилю это, возможно, самый раскованный и непредсказуемый спектакль Серебренникова; контрастный по отношению к ритмически однородной поэме; крутые горки или, если пользоваться образами Некрасова, скатерть самобранная. Первый акт, «Спор» - лихая, но относительно традиционная инсценировка с элементами кабаре, жанра, опробованного режиссером в мхатовской «Зойкиной квартире». Парад советских песен начинается с приходом мужичков в земли барина Утятина; «теперь порядки новые, а он дурит по-старому»: там дети, опасающиеся, что батюшка-самодур лишит наследства, «возьми и брякни барину, что мужиков помещикам велели воротить». Иллюстрирует возврат к старым временам гениальный сценический ход - мужики переодеваются в одежду, о существовании которой я уже подзабыл: мохеровые шарфы, ондатровые шапки - из каких шкапов их вытащили? А встреча с волшебной скатертью заканчивается переодеванием в хаки: самобранка отправляет вооруженных мужиков на войну - и в этом кураже есть, конечно, болезненная отсылка к войне на Украине, а есть и вневременной моментальный снимок мужского бойцовского духа, вечного, как мир; метафора, сродни той, что использовал Вадим Абдрашитов в «Параде планет» - отправились его герои на военные сборы, а очутились ни далеко, ни близко, ни высоко, ни низко, в сюрреальном пространстве, где ищет себя мужик - «что бык»: «поспоривши - повздорили, повздоривши – подралися, подравшися - удумали не расходиться врозь, в домишки не ворочаться, не видеться ни с женами, ни с малыми ребятами, ни с стариками старыми, покуда спору нашему решенья не найдем».

Второму акту, «Пьяной ночи», предшествуют буйства героев, получивших от пеночки вожделенные ведерочки водки: в антракте парни бесчинствуют в зале, задирая рассаживающихся зрителей - как когда-то это делали «нищие» в мхатовской постановке «Трехгрошовой оперы». Само же действие, напротив, величественно, строго, аскетично: здесь поэма превращается в ораторию (композитор этой части - Илья Демуцкий, работавший с Серебренниковым над недавней премьерой Большого театра, балетом «Герой нашего времени», оригинальную музыку к двум другим действиям писал Денис Хоров) и пластический перформанс. Заявленные в программке как «Бабы» актрисы в вечерних платьях поют - и рефреном становятся строчки «Солдатской»: «Тошен свет, хлеба нет, крова нет, смерти нет». «Мужики», одетые в исподнее, погружаются в мучительный телесный транс (хореограф спектакля - легендарный Антон Адасинский, создатель театра «Дерево»).

Третий акт, «Пир на весь мир» - пощечина хорошему вкусу: он начинается с грубого цирка, пахнет водкой и щедр на отчаянную клоунаду. И именно из этого разноцветного сора рождается высокий трагический эпизод - долгий, страшный, душераздирающий и душеполезный рассказ Матрены (выдающаяся работа Евгении Добровольской), вступающий в диалог с протяжными и горькими русскими песнями (замечательная молодая актриса Мария Поезжаева демонстрирует недюжинный вокальный дар)

А в финале - контрастном, резком, можно было бы сказать «сбивающем с ног», если бы зрители в театре и так не сидели (кстати, постановка так захватывает, что забываешь, какие жесткие в «Гоголь-центре» стулья) - подряд звучат две песни Егора Летова. Бравурная «Родина» (о которой сам автор говорил так: «Это одна из самых трагических песен, которые я сочинил. Песня про то, как поднимается с колен родина, которой, собственно говоря, и нет, которая не то что поднимается с колен, а увязает в невиданной жопе все глубже, и туже, и безысходнее. И при этом петь о том, как родина подымается, - это очень мощно»). И звучащая пистолетным выстрелом «Пуля виноватого найдет». Герои же, фронтально выстроившиеся вдоль сцены в ряд, надевают десятки футболок - того китчевого хлама, которым завалены сувенирные палатки новой России, с бурными протуберанцами народного сознания - от «самого вежливого президента» до «лучше пузо от пива, чем горб от работы». Это сатира? Горечь? Издевка? Красота безобразного? Просто красота? Кому живется - проклятый риторический вопрос; хоть сто железных башмаков стопчи, а до ответа не дойдешь. И если таки попытаться одним словом определить жанр полифоничного спектакля, то это не квест в поисках ответа, а портрет страны. С неофициозным, но корневым, врожденным как группа крови, патриотизмом. Сотканный из борьбы стилистических противоположностей, из жути и радости, боли и хмеля, Вано Мурадели и Егора Летова.

Театр ., 23 сентября 2015 года

Ольга Фукс

Счастье - это куда?

Поэма Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» - школьная программа, ее проходят в старших классах, когда подростков интересует отнюдь не Россия после крепостного права. Не помню, чтобы кто-то из взрослых, отравившись школьной дидактикой, по своей воле вернулся к этому тексту. Сценической истории поэма, кажется, не имеет совсем. Тем не менее, когда «Гоголь-центр» анонсировал данную постановку, было ощущение, что идея лежала на поверхности. Вот только никто, кроме Серебренникова, ее не взял.

Россия - морок, бесконечный и бескрайний плен, неумолимая судьба, тени прошлого, абсурд и боль, старые песни о главном и новые песни о вечном - вот она, сквозная тема творчества Кирилла Серебренникова. «Лес», «Мещане», «Мертвые души», «Господа Головлевы», «Юрьев день», «Киже» на разные лады доказывали, насколько она неисчерпаема. Большая часть репетиций проходила не в репзале, а в поездке по Ярославской области - по тем местам, где находилось некрасовское имение Карабиха, по современным селам Разутовым, Нееловым и Неурожайкам, среди потомков некрасовских персонажей. Серебренников и его актеры искали сценическую достоверность, как ранние «художественники», додинские «братья и сестры», шукшинские «чудики» Алвиса Херманиса - словом, те, для кого театр - процесс познания. Но достоверностью спектакль Кирилла Серебренникова, конечно, не исчерпывается, он сметает любые жанровые ограничения, включая в себя все: документальную точность, политическую сатиру, онлайн съемку, ораторию, современный танец, приемы психологического театра, перформанс - выходит целая антология нового театра.

Музыкальная партитура спектакля так же многослойна, как и драматическая: от репертуара Людмилы Зыкиной в исполнении колоритной и голосистой Риты Крон до хрустальной оратории Ильи Демуцкого. Партитура выстроена и для многочисленных переодеваний - от исподнего до роскошеств «от кутюр а ля рюс» (авторы костюмов Полина Гречко и Кирилл Серебренников). Кодой этого прет-а-порте становится ритмичное облачение актеров в футболки с различной символикой: мелькает «вежливый» Путин на розовом фоне, Ленин - на красном, «Русский - значит, трезвый», Че Гевара, «Дни этого общества сочтены», «Я обид не помню - я их записываю», «Счастье - это куда?» - весь тот трэшевый микс, что кипит в головах наших бедных соотечественников. Взгляды населения меняются легко, как футболки с символикой: был особистом - стал православным, был никем - стал всем.

Первый слой этого мнгослойного спектакля - самый актуальный, перченый. Лобовое столкновение с днем сегодняшним. Выступив еще и сценографом своего спектакля, режиссер провел по сцене ее величество Трубу (с нефтью ли, с газом?) - хребет современной России. К ней лепятся жилища некрасовских мужиков - собственно, и не жилища даже, а места вокруг телевизоров. В первой сцене мужички оказываются участниками ток-шоу, ведущий которого (Илья Ромашко) задается провокационным вопросом: кому живется весело, вольготно на Руси. Мужички нехотя мычат в микрофон свое имя и версию ответа: боярину, вельможному сановнику, купчине толстопузому…

На ответе «попУ» ведущий спотыкается и предпочитает не повторять вслух крамольный ответ - а ну как привлекут за оскорбление чувств верующих. И явно не торопится подойти за ответом к тщедушному очкарику - чувствует, этого субъекта позвали зря. Правильно чувствует: очкарик молча тянет вверх мятый плакатик со своим ответом - «царю». Он не раз еще будет бит своими товарищами по несчастью: за то, что замахивается на святое - про местных жуликов и воров они все понимают, но тянуть ниточку дальше не хотят. Правда, деваться интеллигенту некуда - другого народа у него нет, и, с расквашенным носом, он плетется вместе со всеми, очарованный великой целью - найти на Руси хоть одного счастливца.

Опаленные «телеправдой», мужички возвращаются по домам, где их ждут жены, готовые по первому мужнему зову скинуть затрапезные халаты. Но, задетые за живое, мужья уже не глядят на баб, а пламенно смотрят вдаль - меняют ношеную одежду на новенький камуфляж и даже поднимают флаг ДНР: воины «русского мира» снова бегут от обыденности, снова тянутся за призрачной целью - осчастливить ли других, найти ли счастливого. И выложить дорогу в ад очередными благими намерениями. Впрочем, это, пожалуй, самый спорный момент - все-таки знак равенства между былинными мужичками Некрасова и сегодняшними сепаратистами поставить непросто.

Отдав дань злободневности, спектакль во втором акте вырывается в русский космос - в зачарованное, застывшее на века царство бытия-пития (глава «Пьяная ночь»). Исчезает уродливая труба, обнесенная колючей проволокой и обросшая житейским хламом, исчезает все - остается только пустота, высота, ангельские голоса для хорала Ильи Демуцкого (это их вторая после «Героя нашего времени» работа с Серебренниковым) и пластика парящих в безвоздушном пространстве, освобожденных от гравитации тел (хореограф Антон Адасинский). «Смерти нет», - увещевают пьяных мужиков ангелы. Конечно, нет - ведь не известно, была ли жизнь.

Спектакль летит воздушным змеем, то припадая к земле, то взмывая вверх. Рассказ о страшной мести лакея примерного Якова верного, повесившегося на глазах у прежде обожаемого им барина-обидчика, дается крупным планом: игры с видеопроекциями у Серебренникова прекрасно уживаются с психологическим театром и даже больше - дают ему новый толчок для развития. Эпизод о князе Утятине, чьи многочисленные отпрыски - золотая молодежь - уговорили крестьян продолжать разыгрывать из себя крепостных (чтобы старый тиран умер в покое) поставлен как жутковатый балаган. Горечь Некрасова отлично проецируется на сегодняшний день: мужики соглашаются поломать комедию и поиграть в рабство за весьма умеренную цену. Протагонистом здесь оказывается Климка Никиты Кукушкина - разгильдяй и брехун, стремительно превращающийся из лихого люмпена в стального функционера, готового переступить через любую жизнь.

И все же центром спектакля становится эпизод с некрасовской Матреной, многодетной, много страдавшей бабой, пережившей потерю первенца. Евгения Добровольская, Аннинька из серебренниковских «Господ Головлевых» и Улита из его же «Леса», играет так, что все составляющие ее роли вступают в ядерную реакцию: деревенские интонации - с поэтической строкой, мощнейший театр переживания с условной формой, боль, пропущенная через себя - с восторгом игры. Смотреть на это - и есть счастье.

Такой спектакль мог поставить только очень свободный человек. От многого свободный. Но от убогой и обильной, могучей и бессильной матушки-Руси, от почти гипнотического ощущения бурлящих в ней сил, он освободиться не может. Да и не хочет.

РГ , 24 сентября 2015 года

Алена Карась

Спели голосом Некрасова

Поэма "Кому на Руси жить хорошо" ожила в Гоголь-центре

Идея сочинить совместный спектакль с ярославским театром им. Федора Волкова возникла у Кирилла Серебренникова не случайно. Ярославская земля - родина Некрасова. А его нескончаемая поэма-плач, поэма-смех, поэма-вербатим "Кому на Руси жить хорошо?", казалось, попадает в самое сердце нынешних русских проблем. В сопровождении энтузиастов и "сталкеров" они шли сквозь заброшенные деревни и удивительную природу, мимо потрясающих музеев и распавшейся, давно ушедшей жизни.

Начали, конечно, с Карабихи, родины Некрасова, а потом двинулись вглубь губернии. "Малые города - Рыбинск, Пошехонье, Мышкин, некогда богатые села - Пречистое, Поречье, Кукобой - еще как-то еле-еле живут, а вот вокруг них пространство, заросшее лесом, бурьяном, борщевиком, где больше нет почти ничего", - рассказывал Серебренников.

Многим могло показаться, что спектакль двинется в сторону вербатима, документальных, опасных разговора с теми, кто ныне живет там и ищет ответ на вопрос некрасовских мужиков. Не по этой ли причине Ярославский театр в качестве партнера отпал, и Гоголь-центр в итоге сделал спектакль самостоятельно, выпустив премьеру на пике самых тревожных разговоров о своем будущем. Но оказалось, что никакого иного текста Серебренникову и его прекрасным актерам не понадобилось. Поэмы Некрасова с лихвой хватило на три часа сценических фантазий и приключений самого диковинного свойства, а из экспедиции в Карабиху актеры вывезли еще и материал "Запретных сказок" Афанасьева, поначалу планируя скомбинировать их с поэмой. Но эти сказки стали основой для еще одного спектакля, который станет частью дилогии про "русский мир".

Пристроиться заново к тексту, который со школьных времен казался скучной частью обязательной "программы", вернуть театру возможность вновь - через всю советскую и постсоветскую цензуру, какая бы она ни была - проговорить, разыграть сказовый, "почвеннический", некрасовский раек - уже дело немалое. Оказалось, что именно Серебренникову, всегда и только про Россию думавшему, уже расслышавшему ее через прилепинских "отморозков" и инфернальную механику "Мертвых душ", через "лесных" персонажей Островского и горьковских "мещан", через дьявольский бюрократизм стирания человека в тыняновском "Киже", - только ему и удалось взяться за этот диковинный "гуж" и открыть сцене новые поэтические миры. Вспаханный театром этот поразительный текст зазвучал яростными, пугающими, безнадежными и жизнетворными голосами реальной, не сочинённой жизни. Следуя не букве, но духу некрасовской поэмы, очень разной по своему поэтическому и содержательному строю, он разделил спектакль на три совершенно разные - в том числе и жанрово - части.

В первой - "Спор" - семь молодых актеров Гоголь-центра встречаются с некрасовскими мужиками, примериваются к ним из XXI века. Рассказчик - этакий московский умник, житель Садового кольца - с изумлением, повторяющим то, что сопутствовало ребятам в их ярославской экспедиции, открывает для себя их неведомый…и знакомый мир. Вот очкарик-диссидент со всех русских болотных площадей, вот уличный разбойник, вот мученик рабства, вот вояка. Мы узнаём их в их телогрейках и майках, в их джинсах и рванье, в их камуфляже зэков и охранников, вечно готовых пойти на "бой кровавый". Про царя говорят шепотом, про попа и вовсе - одними губами, про министра государева - со страхом… Здесь и актуализировать нечего - некрасовский мир нескончаемо воспроизводит себя на святой Руси, повторяя все те же слова и про царя, и про попа, и бесконечно впрягаясь в новое ярмо, новую лямку бурлаков.

Несколько историй удерживают это повествование на натянутом нерве, и среди них сильнейшие - "про холопа примерного, Якова верного", любившего свое рабство больше всего на свете, пока не воспылал ненавистью и не повесился ему в отместку; и - главная - последыши, про тех, кто ради больного барина продолжал разыгрывать крепостное рабство, точно оно не кончилось в 1864 году. Вот это самое состояние "русского мира" на границе между рабством и свободой, жизнью и смертью, унижением и восстанием, грехом и святостью - вослед за Некрасовым - и исследует Гоголь-центр.

Призвав на помощь Антона Адасинского с его экспрессивной, страстной хореографией, двух композиторов - Илью Демуцкого (автор балета "Герой нашего времени") и Дениса Хорова, нарядив актрис в невероятные "русские" сарафаны "от кутюр", вооружив их саксофонами и электрогитарами, фольк-джазовыми композициями и народными хорами, энергией языческого русского мелоса и рок-н-ролла, Серебренников превратил поэму Некрасова в настоящую бомбу. Когда во втором - хореографическом - акте "Пьяная ночь" телами мужиков будет "засеяна" огромная, открытая до кирпичной стены сцена Гоголь-центра, а колдовские девичьи голоса завоют над этим мертвым (пьяным) полем свои почти эротические смертные песни, покажется, что явился в современном театре тот самый трагический дух, которого давно не бывало.

В третьей части из хорового начала выделилась одна душа - женская - чтобы превратить народную трагедию в песню судьбы. Подливая "мужичкам" водочки Евгения Добровольская - Матрена Тимофеевна - возвращает в русский театр интонацию великих трагических актрис прошлого. Поначалу даже кажется, что этого не может быть, что ее разрывающая душу исповедь только играет в трагедию - вполне постмодернистки. Но уже через несколько минут нет сил противиться той боли, которой она отдается вся целиком, и возвышающейся над ней силе духа. Конечно, на смену этой долгой исповеди придет хоровой, рок-н-рольный финал, выстроит свои непростые отношения с "Русью" Некрасова, пропоет - без смущения, наотмаш и всерьез - его слова про "могучую и бессильную", и покажется, что рать, которая поднимается, похожа на Якова верного, самого себя убивающего в непознанной своей силе и слабости.

The New Times, 28 сентября 2015 года

Ксения Ларина

Сказание о земле российской

Долгожданная премьера «Гоголь-центра» «Кому на Руси жить хорошо» получилась веселой и жуткой, как и положено русской сказке

Некрасова в советской школе «давали» как радетеля за народное счастье. «Вот парадный подъезд», «Только не сжата полоска одна», «Доля ты! - русская, долюшка женская» - все это мы уныло гундели у доски, закатывая глаза к потолку от скуки. «Кому на Руси жить хорошо» проходили фрагментами, фокусируясь на гражданском пафосе и истеричном финале: «Ты и убогая, Ты и обильная, Ты и забитая, Ты и всесильная, матушка Русь!» В смысл особо не вчитывались. Нам все объясняли простым партийным языком. Стоило дожить до премьеры «Гоголь-центра», чтобы открыть для себя подлинный смысл и страшную бездну этого апокалиптического сказания о русском народе.

Что же будет с Родиной

Свою сценическую версию Кирилл Серебренников готовил долго: о предстоящей экспедиции по некрасовским местам было объявлено больше года назад. Проект готовился совместно с Ярославским театром им. Ф. Волкова - премьера должна была произойти минувшим маем на «Черешневом лесе», а Некрасов объединялся со сказками Афанасьева.

В итоге «Кому на Руси…» вышел к публике этой осенью без участия ярославцев, сказки Афанасьева отпочковались в отдельную параллельную премьеру «Русские сказки», а Некрасов побратался с Егором Летовым (несколько текстов «Гражданской обороны» стали частью драматургической канвы).

И конечно, нельзя не сказать о предлагаемых обстоятельствах, в которых вот уже несколько месяцев находится коллектив «Гоголь-центра»: чехарда со сменой директоров (отставки Алексея Малобродского и Анастасии Голуб), бесконечные финансовые проверки и публичные подозрения в бюджетных растратах, обвинения в издевательстве над классикой, над родиной и над народом - все это мало способствует творческому подъему. Выпуск такого масштабного многоэтажного сценического полотна в подобных условиях - это почти профессиональный подвиг и ответ Кирилла Серебренникова на все обвинения и подозрения.

«Кому на Руси…» - в высшей степени патриотический спектакль. В нем нет ни высокомерия, ни чистоплюйства, ни лицемерного подобострастия, ни фальшивой задушевности. Отвечая на вопрос, «что же будет с родиной и с нами», автор не отходит брезгливо в сторону, он сам - часть этого мира, один из семи мужиков, что выплясывают в дорожной пыли свой отчаянный танец. И слов уже не надо, были бы силы на смех и слезы.

Жизнь на трубе

«Кому на Руси…» - это жанровый плавильный котел, в который брошено все, что попадется под руку: драма, балет, опера, цирк, лубок, дефиле, клубная вечеринка, рок-концерт. Спектакль, как матрешка, где все сестры - от разных родителей. Ритм бешеный и рваный, оркестр хрипит духовыми и спотыкается об ударные, картинки меняются, как в ярмарочном представлении: не успеваешь рассмотреть одну, как ее уже сменяет следующая, и кажется, что в запасе их еще сотни (художник - Кирилл Серебренников, композиторы - Илья Демуцкий, Денис Хоров).

«Русь, куда несешься ты, дай ответ?» - не заметить связи с «Мертвыми душами», поставленными Серебренниковым в том же театре, невозможно. Это та же бешеная дорога в никуда, только вместо покрышек, которые были использованы в гоголевском спектакле, здесь через всю сцену протянута огромная газовая труба. На ней, аки на Рыбе-кит, стоят города и селенья, дома и квартиры, где мужики в майках-алкоголичках и бабы в байковых халатах сидят у мерцающего телеящика, то целуются, то дерутся. И никто не замечает, что за трубой - стена до неба, а по стене вьется проволока колючая.

Вожделенная скатерть-самобранка сначала и накормит, и напоит, а потом раздаст камуфляж и автоматы - и сытые пьяные мужики, лоснясь от удовольствия и слегка покачиваясь, выстроятся живописной группкой под знакомым по теленовостям флагом. «Дни этого общества сочтены» - читаем на майке Прова из Неурожайки - тщедушного хипстера в очках, которого бьют то свои, то чужие.

Серебренникова часто сравнивают с Юрием Любимовым 1970-х: их роднит стилистика прямого высказывания, лобовых метафор, энергетическая заряженность сегодняшним днем, улицей. Да, безусловно, они очень близки интонационно: в апартах Серебренникова есть та же насмешливость, что всегда клокотала в спектаклях Любимова, когда он обращался напрямую «к ним» - трухлявым сваям режима. Но есть главное существенное отличие: поменялся адресат. И сегодня куда важнее разговор с человеком о человеке, чем с властью о власти. И Кирилл Серебренников это важнейшее изменение в атмосфере времени уловил с самого начала своей столичной профессиональной жизни - начиная с «Пластилина» Василия Сигарева и «Терроризма» братьев Пресняковых.

Все идет по плану

«Кому на Руси…» - это не диагноз, это путь - мучительный, сладостный, горький, похмельный. Путь предначертанный, к которому мы приговорены, в который впряжены, вписаны, втерты. Путь, где обреченность граничит с восторгом. Если правда, что каждый талантливый режиссер всю жизнь ставит один спектакль, то «Русь» Серебренникова - это продолжение «Господ Головлевых» и «Киже» с их мистической жутью, а также уже упомянутых «Мертвых душ» и «Золотого петушка» с их лубочным мороком. Словом, это выстраданный диалог с публикой, которой режиссер полностью доверяет. Три действия спектакля абсолютно самодостаточны и автономны - как по сюжетной канве, так и по жанровому решению. Гротесковый сюжет из главы «Последыш» - о том, как давно отпущенные на волю крестьяне изображают перед выжившим из ума барином, князем Утятиным, крепостных, - возвращается в наш век, обнаруживая знакомые советские мотивы. Ностальгия коллективного Утятина по старым временам дребезжит советскими песнями, пионерскими галстуками, мохеровыми шарфами, пыжиковыми шапками и свитерами с начесом. На фоне пьяной небритой нищеты светлый символ великой державы возносится над сценой грудастой красавицей с русой косой и пронзительным зыкинским «Гляжу в озера синие» (одно из открытий спектакля - актриса, певица и музыкант Рита Крон).

Драматический балет второго акта (хореограф Антон Адасинский) - «Пьяная ночь» - отсылает нас к образам немого поэтического кинематографа Александра Довженко в его «Земле»: к потным и черным от грязи обнаженным телам, к натянутым от беззвучного крика жилам, к сбитым в кровь в безумных плясках ногам, к пролившемуся слишком поздно дождю, не способному уже никого и ничего воскресить на этом выжженном поле. Второй акт - это бабий плач, сорвавшийся с колокола язык, стук голых ног по мертвой голодной земле.

Третий акт встречает беззаботностью цирковой репризы: красные клоунские носы, человек-лошадь, ведро водки («кому живется счастливо», тому подносят чарку). Опустошенные после второго акта зрители с облегчением и готовностью включаются в игру.

Но центром последнего действия станет спектакль в спектакле: монолог Матрены о своей «счастливой» бабьей доле, который виртуозно исполняет Евгения Добровольская - сбивая ужас юмором, пафос - подробностями, горе - смирением, униженность - гордостью. Так перед нами возникает еще одна Россия - без русых кос, кокошников и кичек, без протяжных задушевных песен, без румяных щек, белозубых улыбок, без красных сапожков и белоснежных подпушек на рукавах. Собственно, той гламурной, парадной России нет и никогда не было. Есть только бездна, медленно и грозно встающая с колен. «Кому на Руси жить хорошо» - это те самые восемьдесят шесть процентов глазами четырнадцати оставшихся.

Ведомости , 6 сентября 2015 года

Майя Кучерская

Последыши

«Кому на Руси жить хорошо» в постановке Кирилла Серебренникова - история крушения «русского мира»

Герои спектакля мало напоминают русских крестьян, но по-прежнему не противятся рабству и любят водку.

Когда-то Николай Алексеевич Некрасов написал поэму «Кому на Руси...» – ну, почти написал, не закончил, – в которой придумал русский народ. Отчаянным, упрямым («мужик что бык»), задиристым, любителем водочки и жутких историй про покаявшихся грешников – но главное, многоликим. Поэма впитала десятки разных судеб. Ритмы, лексику, образы поэт черпал из фольклора, но очень многое додумал, допел сам.

Кирилл Серебренников постарался обойтись и без выдумок, и без стилизации – и показал народ не некрасовский, сегодняшний. Тот, дух которого вместе с труппой он, готовясь к спектаклю, искал прошлым летом в Ярославской области, путешествуя по городкам, полуразрушенным деревням, заходя в нынешние дома, беседуя с людьми, краеведами, батюшками, – съемки этого путешествия можно посмотреть в антракте в фойе «Гоголь-центра». И показал, в кого превратились некрасовские Роман-Демьян-Лука-братья Губины-старик Пахом-и-Пров в ХХI в.

В гастарбайтера в трениках, в омоновца в камуфляже, в дурачка-революционера с вечно разбитым носом, в трудягу с авоськами, в забулдыгу, едва выплевывающего слова. И все словно на одно лицо. Вселенская смазь вместо некрасовской пестроты. Люмпены, полууголовники, агрессивные и потерянные, не нужные никому. Ни купчине толстопузому, ни помещику, ни царю. Хотя иногда их всех даже пытаются вытянуть в телевизор – сцена спора, открывающая спектакль, остроумно представлена как ток-шоу с ведущим (Илья Ромашко), который пытается выяснить у участников, кому же живется весело, вольготно на Руси. Но реальные пацаны немногословны.

Стиль «пацанский» поддержан и оформлением спектакля, проходящего на неуютном фоне окраины: сквозь пустырь уныло тянется металлическая труба, на кирпичной стене какие-то растительные колючки, пустырь обрывается в черноту. Здесь тянется вечная холодная ночь, в центре которой ведро с водкой. Вторая часть, «Пьяная ночь», пантомима, подхватывает и делает водочный мотив главным: это мертвая пьянка, инсценированная «белочка» с конвульсиями полуголых мужских тел в полумраке, сливающихся то в жуткую многоногую гусеницу, то в надрывающихся бурлаков. В финале бездыханные трупы усеивают все тот же темно-черный пустырь (поставить хореографию спектакля был приглашен Антон Адасинский).
Появление «крестьянки» Матрены Тимофеевны (в исполнении Евгении Добровольской) в третьей части, одетой, разумеется, как колхозница – телогрейка, платок, боты, – раздвигает этот густой мужской мрак. Свою вполне невыносимую «женскую долю», смерть ребенка, побои мужа, окрики свекрови Добровольская проживает с улыбкой, невероятно человечно и обаятельно, топя горе не в вине – в труде и любви «к деточкам». Ее появление добавляет к разворачивающемуся на сцене памфлету неожиданно живой, теплый оттенок. Но вскоре все снова тонет в рэпе, в безнадежной «Родине» Егора Летова, вновь надвигающемся сумраке и пустых девизах на футболках, которые, как заведенные, меняют и меняют герои в последней сцене. На футболках мелькает все, от Винни-Пуха до портрета Высоцкого, от «Сталин наш рулевой» до «СССР» и «Я русский» – все, что от нас осталось на сегодняшний день.

Этот винегрет и вытеснил то, что вдохновляло 150 лет назад Некрасова, что внушало ему надежду, – целостную народную культуру, глубокую, многоцветную, мощную. Теперь вместо расчисленной по календарю жизни, с крещением, венчанием, отпеванием, запретами, радостями, сказками, солеными прибаутками, теперь у нас это: футболки с пошлыми картинками, клетчатый пакет челнока, монитор компьютера с заставкой «Славно жить народу на Руси святой». Вместо песен, которые пели всей деревней, – красавица с косой, выдающая словесную нерасчлененку о сини и России, воплощенная фальшь (ее появление недаром вызывало в зале горький смех). Вместо Гриши Добросклонова, «народного заступника», которого Некрасов единственного сделал в поэме счастливым, – жалкий очкарик, белоленточник, беспомощный, бессильный.

Не изменилось с некрасовских пор одно: добровольное рабство и водка. Герои разыгранного в первой части спектакля «Последыша» подыграли безумному старику-помещику, не пожелавшему признать отмену крепостного права, и притворились, что рабство продолжается. Невинная вроде бы затея обернулась гибелью крестьянина Агапа – он попытался восстать, но, опоенный, все же согласился лечь ради барской забавы под розги. И хотя его не тронули даже пальцем, умер сразу после шутейной порки. Интересно почему? Это не единственный вопрос, на который нам предлагается ответить. Злободневностью и безжалостными вопросами про сегодня щетинится каждая сцена.

Поэма «Кому на Руси жить хорошо» в постановке Кирилла Серебренникова – художественное, но публицистическое высказывание о нашем всеобщем крушении.

Театрал , 21 сентября 2015 года

Марина Шимадина

Кому в Гоголь-центре жить хорошо?

Премьера спектакля Кирилла Серебренникова по поэме Некрасова

Несмотря на финансовые трудности и нервотрепку с отсутствующим директором, Гоголь-центр выпустил один из самых масштабных своих спектаклей, который готовили больше года и даже ездили в экспедицию по следам героев Некрасова. Руку помощи театру протянул фестиваль «Черешневый лес», премьера прошла под его эгидой и вызвала долгие стоячие овации зала.

«В каком году – рассчитывай, в какой земле – угадывай», – начинает за рассказчика Илья Ромашко. И не нужно отличаться особой смекалкой, чтобы догадаться – действие происходит не в далекой царской России, а здесь и сейчас. Хотя за прошедшие полтора века у нас мало что изменилось: мужики все также бедны, падки до водки и скоры на мордобой, а чиновники и попы по-прежнему с козырями.

Встреча героев на столбовой дороженьке в спектакле превращается в ток-шоу, где зашуганные пролетарии из Горелова, Неелова, Неурожайки тож предлагают ведущему свои варианты ответов на заглавный вопрос поэмы. Кто жмется и робеет, кто развязен напоказ и упрямо стоит на своем, а герой Филиппа Авдеева – заправский хипстер в кедах и очках – вскакивает на стул с самодельным плакатиком, словно на одиночном пикете.

Ответы у мужиков все те же, некрасовские. И они совсем не входят в диссонанс с подчеркнуто современным и лаконичным оформлением Кирилла Серебренникова. Нынешние символы России: забор с колючей проволокой и огромная газовая (или нефтяная) труба через всю сцену, возле которой ютятся, обустраивая свое нехитрое жилище, герои поэмы. Всё тут до боли знакомо: цветастые пыльные ковры, швейные машинки, старенькие телевизоры, байковые халаты женщин, пытающихся удержать дома своих мужей-правдоискателей... Но куда там. Если русский мужик заведется, его не остановить. И вот уже разношерстная компания, раздобыв скатерть-самобранку, превращается в вооруженный отряд ополченцев.

Впрочем, Серебренников не настаивает именно на таком развитии событий. К каждой сцене режиссер подбирает разные ключи. Эпизод про «холопа примерного – Якова верного», который, не выдержав издевательств, повесился на глазах у барина, решен как дуэль двух крупных планов. Камера снимает и дает на экраны лица слуги и хозяина, и в выразительном молчании Евгения Харитонова читается вся народная скорбь и вековая хроника унижений.

Одна из главных тем постановки – добровольное рабство. В главе «Последыш» крестьяне снова притворяются крепостными, чтобы потешить старого барина, не принимающего новых порядков – наследники за этот обман обещали мужикам хороший куш. В спектакле для маскарада героям приходится напялить на себя совковые мохеровые свитера, треники с вытянутыми коленками, а юному хипстеру достается школьная форма с пионерским галстуком. Надо видеть его сложные отношения с этим наследием прошлого: гадко, противно, а рука все же тянется и замирает в пионерском салюте.

Тут зрители, конечно, узнают своих современников, тех кто с радостью, по доброй воле или вынужденно, закусив губу, возвращается к советской идеологии и риторике.

Но при всей явной публицистичности новый спектакль Серебренникова – это эстетское шоу, свободный монтаж разножанровых сцен, где находится место и для балаганных реприз, и для дефиле феерических костюмов а-ля-рюс, и для вставных музыкальных номеров Риты Крон, шикарно исполняющей советские шлягеры о матушке России. А еще тут есть целый танцевальный акт на музыку Ильи Демуцкого (того самого, что сочинил для Большого балет «Герой нашего времени») в постановке Антона Адасинского. Называется он «Пьяная ночь», как и одна из глав поэмы. Но в конвульсиях падающих, пытающихся подняться и вновь сбиваемых невидимыми ударами тел, ощущаются не столько последствия хмеля, сколько отчаянные попытки встать на ноги, которые рифмуются со строчками Егора Летова: «Вижу, поднимается с колен моя Родина». Подняться не удается никому...

В третьем акте на сцене царит Евгения Добровольская, приглашенная из МХТ имени Чехова совершенно оправданно. Пожалуй, никто кроме этой нутряной актрисы не смог бы прочесть длиннющий и надрывный монолог о тяжкой женской доле с такой силой и виртуозностью. Перед её игрой отошли на второй план и камеры с мониторами, и аккомпанирующий вокал Марии Поезжаевой, а зал оцепенел, как завороженный. И этот безжалостный монолог вывел в конечном счете историю на уровень настоящей народной трагедии.

Финальный торжественный гимн поэмы «Ты и убогая, / Ты и обильная, / Ты и могучая, / Ты и бессильная, / Матушка Русь!» режиссер выводит титрами на экран. Видимо, не смог он сегодня сценически оправдать высокие слова про свободное сердце, спокойную совесть и рать неисчислимую тоже. Оставил на совести Некрасова. А вместо этого заставил актеров надеть на себя кучу маек с патриотической символикой и дурацкими шутками про вежливых людей. Нынче «правда народная» превратилась в шаблонные лозунги, набор готовых ярлыков, трафаретные представления о мире.

У Серебренникова и его актеров получилась трезвая и горькая постановка о России, полная здоровой злости, осознанного стоицизма и актерского драйва. А на вопрос «кому же тут жить хорошо?» можно ответить с уверенностью – зрителям Гоголь-центра. Пока в Москве выходят такие яркие и осмысленные премьеры, здесь есть чем дышать.